Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

Саперный переулок, 14: В этом доме долгие годы жил музыкант по образованию, зоолог по призванию, автор нескольких книг, руководитель двух крупнейших в городе клубов юных натуралистов, шахматный мастер, призер первенства Ленинграда 1945 г., великолепный педагог, заслуженный тренер России А. М. Батуев.

С мамой хожу в театры

В драматические театры мы ходили вместе с мамой. Чаще всего она покупала билеты в Пушкинский театр и в театр Комедии. В Пушкинский театр билеты нам приносила Аня, – она работала там администратором. Раньше этот театр назывался Александринским, и мама часто его так и называла. Перед театром к Невскому проспекту примыкал большой сквер, где стоял большой памятник Екатерине Второй.

Помню, я всех спрашивал, почему памятники царям Николаю и Александрам I-му, II-му и III-му убрали, а Петру и Екатерине II-й оставили стоять. Про Петра мне еще как-то пытались объяснить тем, что он царь-реформатор, прорубил окно в Европу, а вот про Екатерину – никто толком ничего не мог сказать. Только мама сказала, что она сама была просвещённой царицей: переписывалась с Вольтером и поддерживала многие прогрессивные начинания. А вот про то, что именно она ввела для российских евреев черту оседлости, моя мама не помнила.

В Пушкинском театре играли замечательные артисты, фамилии которых мы знали по радиопередачам. Среди них особенно знаменит был Николай Черкасов. Он играл в театре всего четыре роли, так как был очень занят на съемках кинофильмов, но как играл! Мы смотрели с мамой все пьесы, которые он играл: «Великий Государь», «Жизнь в цвету», «Борис Годунов» и «Ревизор». Черкасов был тогда самым моим любимым артистом.

В театре комедии главным режиссёром был Николай Павлович Акимов. Мы с мамой ходили на все спектакли «Школу злословия» Р. Шеридана, «Опасный поворот» Д. Б. Пристли, «Тени» Е. Шварца и другие.

Театр находился на Невском, 56, там же, где располагался роскошный Елисеевский магазин. Глаза разбегались от его красоты и великолепия, но мы там не покупали, – денег не было. А вот на театры мама выкраивала деньги.

Речь Черчилля, реакция Сталина и начало холодной войны

5 марта 1946 года Черчилль выступил с речью в Фултоне (США). Он высказал обеспокоенность усилением коммунистических режимов в странах Восточной Европы и сказал, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на Европу опустился железный занавес».

Черчилль сказал и другие, весьма воинственные слова:

– Соединенные Штаты Америки, имея атомную бомбу, находятся на вершине мирового могущества, могут разговаривать с остальным миром с позиции силы и диктовать ему свои условия».

В своем выступлении он призвал США и Англию к военно-политическому союзу против СССР. Из рассекреченных в 1978 году британским МИДом документов, видно, что Черчилль предлагал «…воспользоваться американской монополией на атомное оружие, и под угрозой разрушения советских городов заставить Советский Союз уйти из Берлина и Восточной Германии».

Сталин откликнулся на это выступление, и его ответы на вопросы корреспондента газеты «Правда» были опубликованы 14 марта. Приведу два первых вопроса и ответы на них:

Вопрос. Как Вы расцениваете последнюю речь г. Черчилля, произнесенную им в Соединенных Штатах Америки?

Ответ. Я расцениваю ее как опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество.

Вопрос. Можно ли считать, что речь г. Черчилля причиняет ущерб делу мира и безопасности?

Ответ. Безусловно, да. По сути дела, г. Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И г. Черчилль здесь не одинок, – у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки.

Многие считают, что именно с этой речи Черчилля началась холодная война между Востоком и Западом. Так или иначе, но в Советском Союзе с тех пор говорили о Черчилле, не иначе, как о поджигателе войны.

Закончил 4-й класс

В четвертом классе мне было учиться очень легко. Хотя я не учился почти всю первую четверть и меня тогда не аттестовали, во второй четверти я уже нагнал класс, и за четверть по предметам у меня было 4 четверки и пять пятерок. В третьей и четвертой четвертях мне уже выставили одни только пятерки, поэтому и предварительные годовые отметки за год у меня были отличные. Но надо было сдать еще шесть экзаменов. Правда, их называли испытаниями, а не экзаменами, но это не меняло дело.

Письменный русский, устный русский, письменная арифметика, устная арифметика, история и география – все испытания я сдал на отлично. Я получил похвальную грамоту и с гордостью принес ее домой.

Хватало времени и на шахматы. Я не только ходил в Дзержинский Дом пионера и школьника играть, но и читал дома шахматную литературу, которую приобрел у букинистов на Невском.

А вот с музыкальной школой в конце года я расстался. И не потому что не хватало времени. Нет, я ежедневно повторял гаммы и разучивал новые вещи – пьесы, сонатины, вальсы. Мои пальцы приобрели определенную беглость. Я умел извлекать звуки, которые удовлетворяли педагога и меня. Я писал неплохо диктанты по сольфеджио. На отлично отыграл концерт в конце года. Последними разученными мною вещами были «Вальс» Грига и «Сонатина» Клементи. Их я играл потом еще много лет, постепенно забывая. А мои пальцы медленно деревенели, и теперь совсем не могут играть.

Я расстался с музыкальной школой, потому что видел, что моим родителям не потянуть, – учёба в музыкальной школе была платной. Как-то мама сказала:

– В следующем году будем учить Аллочку, у нее большие способности. Вот только с деньгами туговато.

Я намотал это себе на ус, и как-то в одном разговоре за ужином сказал, что я на следующий год в музыкальной школе учиться не буду.

– Я начал поздно, и музыкант из меня не получится, – сказал я.

– Может быть, тогда с Лизой позанимаешься? – неуверенно спросила мама.

– Да, – сказала Лиза, – все эти преподаватели гроша ломаного не стоят, они только портят руки. Я готова заниматься с тобой.

Лиза по-прежнему жила у нас и после того, как у нас появилось дома фортепиано, часто играла на нем. Репертуар ее был постоянен. Она играла всегда Шопена и Листа. Руки у неё летали, – беглость пальцев была потрясающей. Я ее слушал с большим удовольствием. Правда, мне иногда казалось, что звук был поверхностным, но я относил это к недостаткам нашего инструмента.

Летом Лиза начала заниматься со мной, но занятия мне не понравились. Она начала перестраивать мне технику, была очень недовольна тем, что я ее не слушаю, что у меня сразу не получается, как она хочет. Ругала моего преподавателя в музыкальной школе. И вообще всех преподавателей на свете. Говорила, что только она знает, как надо работать с детьми.

Я стал под разного рода предлогами увиливать от занятий с ней. А когда узнал, что она начала вести с мамой разговоры об оплате этих занятий, вообще прекратил заниматься.

На этом моё музыкальное образование и закончилось. Я слегка попереживал, но, если честно, не сильно. Хотя всю жизнь я сожалел, что не могу играть на фортепиано, аккомпанировать кому-либо, подобрать мелодию, или записать её, только что пришедшую на ум, а впоследствии – записать мелодии песен, сочиненных моей женой Любочкой. Но музыка осталась у меня в душе на всю жизнь. Я люблю ее, и она помогает мне жить. А мама переключила свое внимание на Аллочку, – и она стала музыкантом профессионалом.

А у меня на душе и до сих пор кошки скребут. И как хочется иногда сесть за пианино, которое у нас в Академгородке появилось сразу же, как мы смогли себе это позволить. И в Нью-Йорке тоже. Сесть и поиграть что-либо для себя. Душу успокоить.

Мама не работает

Мама не вернулась в аспирантуру Лесотехнической академии. Она съездила туда, а когда вернулась, поплакала. Аллочке было только 5 лет, а мне 11, и папа сказал:

– Зиночка, побудь пока дома с детьми.

Но мама, конечно, сама решала такие вопросы. Просто папа видел, что она уже приняла такое решение. Поэтому он его и подтвердил.

Папа зарабатывал мало. Он никогда не участвовал ни в каких сомнительных делах, приносящих левые доходы, никогда не брал взяток. Он никогда ничего не принес с работы. И это в стране, где крылатым выражением потом стало: «Что охраняем, – то имеем».

Честность во всём – было его жизненное кредо. У мамы была точно такая же позиция в жизни.

Но жить-то как-то надо. На зарплату, которую он получал, прожить было трудно. Сама система подталкивала людей к придумыванию дополнительных источников дохода. Если бы мама поступила вновь в аспирантуру, её крошечная стипендия была бы слабым подспорьем, – надо было идти работать. Но устроиться на работу, и оставить без присмотра двоих детей, маленькую Аллочку и меня, школьника, мама, видимо не решилась. Почему она не оставила нас на бабушку, для меня сегодня это загадка. Вряд ли бабушка отказалась бы, если бы мама ее попросила. Бабушке было уже больше 70-и, она часто хворала, и, скорее всего, мама не могла позволить себе сбросить на неё заботу о нас с Аллочкой.